— Это что же, испытательный срок?
— Вроде того. Ну, прошло две недели. Тот является, а командир: «Идите к полковому адъютанту, получите документы, поедете в главный штаб, в Петербург». — «Как? Что? Почему?» Оказывается, он у кого-то под слово деньги взял, да в срок не отдал.
— И за это из полка?
— А как же! На этот счет строгости были большие. И на нашем полковом знамени было написано: «Честь дороже жизни». А не пора ли нам, товарищ дежурный? — спросил трубач, с озабоченным видом взглядывая на стенные часы.
— Да, да, можно играть, — спохватился Вихров, увидев, что стрелка подходит к шести.
— Пошли, Пушок! — окликнул старик задремавшую было собаку.
Пес вскочил и, виляя хвостом, выбежал за трубачом. Спустя минуту бодрые звуки зори понеслись под высоким потолком вестибюля…
Начальник курсов, тучный пожилой человек с пышными седыми усами, медленно прохаживался по большой сводчатой комнате нижнего этажа, носившей название приемной, и говорил находившемуся тут же дежурному командиру Миловзорову:
— В общем, так и сделайте, Алексей Федорович, как только приедет, сейчас играть сбор и строиться. Смотрите, чтобы все было в порядке.
Говоря это, он искоса посматривал строгими навыкате глазами в сторону дверей, откуда каждую минуту мог появиться Брусилов и где маячила за стеклом фигура выставленного сторожить курсанта.
— Да так и сделаем: трубить сбор, и баста, — повторил он внушительно, повертывая к Миловзорову свое старое, с отвисшими щеками лицо и хмуря густые серые брови.
— Да вот еще что потрудитесь, пожалуйста, передать адъютанту…
Он не закончил. Парадная дверь громко хлопнула, и в приемную вбежал курсант.
— Приехал, товарищ начальник! — доложил он веселым и несколько встревоженным голосом.
Вихров, все время стороживший на лестнице, услышав голос курсанта, быстро спустился в приемную и, ожидая распоряжений, встал позади Миловзорова. Он никогда не видел Брусилова, но теперь, увидев входившего в приемную стройного старика с резко очерченным свежим лицом и вытянутыми в ниточку длинными седыми усами, сразу понял, что это и есть Брусилов. Упруго ступая, вошедший направился к заспешившему навстречу ему начальнику курсов. Пока тот представлялся и здоровался с ним и с сопровождающим его комиссаром курсов Дгебладзе, горбоносым средних лет человеком, Вихров успел рассмотреть, что на Брусилове была фуражка с желтым околышем и выгоревшая офицерская шинель с темными следами погон. Пристально вглядываясь в лицо старика, он не сразу услышал, как Миловзоров шептал ему: «Что ж вы стоите, батенька мой? Бегите, передайте Гетману играть сбор». Прыгая через ступеньку, Вихров быстро взбежал вверх по лестнице.
Огромный Белый зал с высокими мраморными колоннами и хорами для музыкантов был залит ярким солнечным светом.
Курсанты, твердо отбивая шаг и в такт звеня шпорами, по три в ряд входили в широко раскрытые двери. Лучи солнца играли на расшитом желтыми шнурами сукне доломанов, на белых ментиках и синих рейтузах. Над рядами плыли султаны меховых киверов с алыми шлыками. Сверкала до блеска начищенная медная чешуя подбородных ремней.
Эскадроны выстраивались.
Командир учебного дивизиона, полный человек среднего роста, с торжественным выражением на бритом лице, картинно изгибаясь назад и, видимо, упиваясь собственным голосом, покрывавшим все звуки, залился протяжной командой:
— Дивизио-о-он!
Выдержав паузу, во время которой слышался только дружный, в два темпа, стук ног по паркету, он, быстро опустив поднятую над головой руку, отрывисто оборвал:
— … Стой!
Строй, дрогнув, замер. Наступила мертвая типична. И как раз в эту минуту в глубине выходящего в зал коридора послышались быстрые шаги. Несколько сот глаз без команды повернулись направо: в открытых дверях появилось командование.
Стоявший неподалеку от правого фланга Вихров оказался в нескольких шагах от Брусилова и теперь с любопытством смотрел на него, живо представляя себе рассказанный Гетманом случай под Карсом.
«В критическую минуту придти на помощь солдату и спасти ему жизнь. Как это хорошо!..» — думал он, во все глаза глядя на инспектора кавалерии.
Брусилов вынул из кармана носовой платок и вытер усы.
— Товарищи курсанты, — заговорил он негромким и уже старческим голосом, — мой приезд к вам совпал с событием чрезвычайной важности. По только что полученным сведениям коварный враг без формального объявления войны вчера вторгся в пределы нашей дорогой Родины… Сейчас где-то кипит бой, и наши герои самоотверженно дерутся на фронте…
Возбужденный гул голосов прокатился по залу. Курсанты, переглядываясь, подталкивали друг друга локтями, задние подступали к товарищам, стоящим впереди.
Тюрин прокрался в это время к дверям зала (благо от эскадрона было не более сотни шагов) и заметил движение в зале, но что там говорили, он не мог разобрать. Он только видел встревоженные лица товарищей и слышал изредка долетавшие до него слова Брусилова, который, судя по его жестам, что-то горячо говорил курсантам. Но вот Брусилов сделал несколько шагов к правому флангу, и голос его стал слышен отчетливее.
— … Через несколько дней многие из вас будут удостоены высокого звания командира, — говорил он. — Носите это звание с честью. Помните, что командир — воспитатель широких народных масс. В первую очередь он должен любить Родину, быть честным человеком и обладать высоким чувством товарищества… Карьеризм, личные интересы, зависть, интриги не должны быть свойственны нашему командиру…
Вот всё, что я хотел вам сказать. Прозвучала команда по эскадронам. Разговаривая между собой возбужденными голосами, курсанты расходились.
— Да, да, Петр Евгеньевич, — говорил Брусилов начальнику курсов — Пилсудский умышленно затягивал переговоры, чтобы успеть собрать силы и нанести внезапный удар…
Он вдруг остановился и, видимо чувствуя на себе чей-то взгляд, поднял голову. Поодаль у дверей стоял старик и пристально смотрел на него. Удивление и радость появились на лице Брусилова.
— Позвольте, да ведь это Гетман? — проговорил он не совсем еще уверенным голосом, вглядываясь в лицо старика. — Гетман! — позвал он.
— Здравия желаю, ваш… — старик запнулся, — товарищ инспектор! — бодро отчеканил он, выступая вперед.
Брусилов подошел к трубачу и обнял его.
— Гетман! Здорово, старик… Ну как же я рад тебя видеть! — заговорил он, дружески похлопывая его по плечу. — Что же сразу не подошел? Не узнал, что ли, меня?
— Как не узнать, Ликсей Ликсеич, — весь дрожа от волнения и радостно моргая сверкающими влагой глазами, ответил старик. — Сразу узнал. Да только подойти не осмеливался…
На следующее утро не успели курсанты убрать лошадей и позавтракать, как разнесся слух о прибытии пополнения из частей Конной армии и бригады Котовского. День был воскресный, и многие побежали в приемную посмотреть на прибывших.
Десятка три молодых людей в самой разнообразной одежде, среди которой английский френч с двойными британскими львами на пуговицах мирно уживался рядом с казачьими шароварами или красными бриджами, а блестящий кирасирский палаш соседствовал с кривой чеченской шашкой, молча стояли у парадного входа. Тут же находились их сундучки, баулы и еще какие-то свертки.
Курсанты с любопытством смотрели на суровые, обветренные лица прибывших, которые всем своим видом старались показать, что их ничуть не удивляет ни само монументальное помещение школы, ни парадные мундиры курсантов.
Дерна сразу же узнал среди прибывших своего однополчанина Гайдабуру, вытащил его из толпы и, усадив на скамейку, принялся расспрашивать о старых товарищах. Потом разговор перешел на курсовые порядки.
— Комиссар наш — очень хороший человек, — говорил Дерпа. — В любое время, братко, к нему заходи, и потолкует по душе, и совет даст. Дивизионного командира тоже не бойся. Он только страшный на вид. Усы — во! — Дерпа, примерившись, развел руки на аршин от своего большого носа. — А вот эскадронного командира побаивайся. Упаси бог, если шпоры не чищены или родня распущена.
— А что это — родня? — шепотом спросил Гайдабура с беспокойством на молодом сухощавом лице.
— Родня? Складки на брюхе, — пояснил Дерпа. — У нас заправка по всей форме. Ремень потуже, ходи веселей… И вот еще Пушка бойся, — продолжал он, кинув дружеский взгляд на Вихрова, который подошел и присел подле него. — А кто это, Пушок? — спросил Гайдабура.
— Собака. Кобель, одним словом. От юнкеров нам по наследству достался. Они его в вахмистры, в старшины произвели. У него и ошейник с золотым галуном.
— Кусается?
— Нет, зачем? Службу требует…
— Как это?
— Его у нас боятся, задабривают, — подхватил Вихров. — Умный чертяка! Только что говорить не умеет.
